— Храбр, ну право дело, я тебе удивляюсь… Тебе надо с гомозулями жить, потому что они кроме чистой воды ничего не пьют…Ни хмельного, ни напитков, ни сбитней, ни молока…Ты, наверно, тока за их столом и чувствовал себя спокойно, да не тревожился за меня, — наследник засмеялся, и, увидев покрывающееся пятнами лицо Храбра, похлопал его по плечу. — Вот ты, мне скажи, наставник, ты вообще видел когда-нибудь, что бы я пил? Пил до такой степени, что не мог себя в руках держать, не мог собой руководить? Ты, что думаешь, я не знаю, что если человек выпив, не удержит свой образ достойным, и скажет безумное, или безумно будет вести себя — то это все от Чернобога?… Я — это знаю, не тревожься, и пить я не буду, потому что я никогда не пил, а лишь пригублял…Я всегда был восур, а восуру не должно служить Чернобогу.
— Да, сынок, — кивнув головой, согласился Храбр, и очень мягко протянул, — прости меня, это я так просто… Просто, душа моя за тебя болит, и беспокоиться, все время. Как я подумаю, куды же ты, мальчик мой пойдешь… что там перенесешь, и вернешься ли обратно, эх…
— Ну, чего ты, такое говоришь Храбр, — сердито пихнув друга в бок, откликнулся, до этого молчавший Дубыня. — Как это так вернешься ли обратно…Конечно вернется, я вот ни на миг не сомневаюсь в Святозаре, разве он нам всем не доказал, кто он есть, да какая в нем сила. Ты же слышал, что старец Берий, про него сказывал. Что таких как он, Боги избирают, и направляют их поступь к новым свершениям и к великим поступкам. А значит, ДажьБог не позволит своему сыну погибнуть, и поможет ему вернуться, поможет пройти этот тяжелый путь… И знаешь, что Храбр, прекращай каждое мгновение следить за Святозаром, оставь его в покое, пущай он выпьет, да поест вдоволь, скока его душенька пожелает, а сам вон, поворачивай голову свою, да гляди на своего Садко, который пришел сказы сказывать.
И точно, на середину гридницы, как раз промеж двух рядов, вышел высокий худой мужчина средних лет, с волнистыми белокурыми волосами, с густой волнистой бородой и темно-серыми глазами. Садко низко поклонился Святозару, его другам и воеводе, и сев на поставленное для него сиденье, как раз напротив наследника, стал перебирать струны на гуслях. Чтобы Святозару было хорошо видно гуслиста, напротив него, воеводы и Храбра, с той стороны стола никого не посадили, посему явственно зрилось красивое с высоким лбом, лицо Садко, его тонкие, длинные, точно прозрачные пальцы, нежно перебирающие струны. Садко не начинал сказа, ожидая кого-то, и через мгновение Святозар понял, кого дожидался гуслист. Дверь гридницы открылась и впустила в зал юного отрока, годков десяти не больше, держащего в руках небольшую дудочку из ивовой коры, называемую жалейкой. Мальчик весьма походил на Садко имея такие же волнистые белокурые волосы и темно-серые глаза. Поравнявшись с отцом, отрок встал справа от него и взяв в губы жалейку, заиграл на ней и тотчас по гриднице разлилась прекрасная восурская мелодия, словно жалостливо заплакал кто-то, а Садко высоким, полным необыкновенной силы голосом, запел сказанья, про солнечного Бога Хорса и его жену Зарю-Зареницу: "Рано-ранехонько утром, вывел во сини луга великий Бог Хорс свою золотую колесницу и освещая, да согревая прекрасную Богиню Мать Сыру Землю стал править ею по небесному своду. Вел свою колесницу Бог Хорс с востока на запад, с восхода на закат и оглядывал землю внимательным взглядом. Да, увидел он около острова Буян во Восточном море купающуюся деву Зарю-Зареницу, а у той девы кудри пшеничные, рассыпающиеся серебром по ее плечам, глаза синие, как морская гладь, лицо белое, как снежное укрывало. Увидел Хорс, Зарю-Зареницу и дрогнуло его могучее сердце, и полюбил он чистую и светлую деву, и решил на ней жениться. Устроили Боги в Небесной Сварге свадьбу и много дней подряд пировали и славили молодых. А люди, живущие на земле, много дней подряд, видели в небе необыкновенное сияние красного и зеленого света, бесшумно возникали на небесном своде переливчатые полосы и лучи, беззвучно меняли цвета и медленно колеблясь угасали!»
Святозар прослушал сказанье весьма внимательно, насладившись красотой его слова и безупречным исполнением, а искусная игра Садко и его сына на гуслях и жалейке была не просто прекрасна, она была завораживающе неповторима. Когда гусли и жалейка смолкли, гридница до этого хранившая тишину наполнилась гулом голосов, да звяканьем посуды, а Храбр положив руку на плечо наследника, довольно выдохнув, сказал:
— Ну, что, верно, красивый сказ, и как он его спел, а сынок его, до чего чудно на жалейке играет, душа так и надрывается слыша его… Раньше Садко один сказывал, без сынка, а теперь еще красивши стало, кады он так на жалейке подпевает.
— Храбр, а ты в Валадаре, когда бывал-то? — спросил Святозар, и так как воевода положил ему на блюдо еще бабу, сбивную, принялся, неторопливо ее есть.
— Да-к, сынок, еще при прежнем воеводе Станиславе, — пояснил Храбр и погладил наследника по руке. — Я, здесь с Богданом и Ярмиром, тебя разыскивал, как раз за полгода до того, как Белян и Венценег, под Святоградом нашли тебя, мальчик мой.
— А, так ты меня тут разыскивал, — молвил наследник, и тяжело вздохнул. — Эх, Храбр, до чего мне хочется увидеть Любаву…Хоть одним глазочком поглядеть на нее, прикоснуться к ее волосам… эх! Как они там отец, братья, сестрички, тетя и дядя…
— Да, как, — вмешался в разговор Дубыня, увидев, что Святозар повесил голову, и загрустил. — Наверно так же, как и мы сидят за столом в гриднице, едят, медовуху сладкую попивают, да вспоминают тебя, мальчик наш дорогой… Но, ты, сынок, не грусти, может это будет последнее испытание в твоей жизни…Дойдешь ты его до конца, а потом будешь жить спокойно и радоваться, глядючи на жену свою красавицу, да на деток своих драгоценных.